Она это все написала, а потом спрашивает:
— К чему это писано?
— А к сему, — говорю, — подпишись.
— Но ведь это донос.
— Нет: это докладная записка.
— В таком случае, — отвечает, — я подпишу. — И подписала.
Я взял этот манускрипт в карман, надел новую ряску и пошел к генералу, которого, как вам говорю, еще в малых чинах коротко по картам знал. Отлично, шельмец, с табелькой играл и вообще был чудесный парень — любил выпить и закусить, и отношения наши, по-полковому, были на «ты».
Конечно, honores mutant mores, — может быть, он и переменился, но я как-то этого не надеялся и решил держаться с ним на прежней ноге.
Велел о себе доложить, а сам стал перед зеркалом, чтобы орденки поправить. Но в это же зеркало и вижу: он в ту же минуту выходит, прямо ко мне, крадется и — цап сзади ладошами глаза мне и закрыл.
— Жоздра! — говорю, — радость моя, — это ты.
— А ты, — восклицает, — почему узнал?
— Мудрено ли узнать: кто, кроме тебя, может мою священную особу за лицо брать, а к тому же я и в зеркало тебя видел. Давай поцелуемся. Я, — говорю, — к тебе по делу, Жоздра.
Его Егором величали, но мы его Жоздрою звали, потому что так ему одна некогда влюбленная в него простонародная девица белошвейка писала.
— Есть у тебя такой-то подчиненник?
— Есть.
— Повели ему, мой ангел, на одной мамзельке жениться.
Он расхохотался.
— Что ты это, поп-чудила, — говорит, — выдумал. В моей власти конские свадьбы, но человеческие браки не по моему ведомству.
— Нет, — говорю, — Жоздра, жизненок мой, маточка, — не говори глупостей: у русского генерала все во власти! Я иначе не верую. Не огорчай меня, не отказывайся от христианского дела, повели дураку жениться на дуре, чтобы вышла целая фигура, а то мне их и ребят очень жалко.
Он было опять смеяться, но я говорю:
— Нет, ты, ангел мой, не смейся, — это дело серьезное. — И рассказал ему все дело.
— Понимаешь ли, — говорю, — что этого ни в какой конклав нельзя пустить, чтобы кто-нибудь не пострадал, а зачем страдать, когда ты по-генеральски — один все дело поправить можешь.
— Каким манером?
— Просто — повели, да и баста, на то ты начальник.
— Я выгнать его, — говорит, — могу, но принудить его жениться не имею права.
— Тпру, тпру, тпру, — отвечаю, — остепенись. Что ты это такое выдумал? Как можно человека выгнать, да еще особенно этакого глупого. Куда он, дурак, без казенной службы годится? Нет, ты не ожесточай несчастного сердца, а просто потребуй его перед себя и накричи.
— Что же я буду кричать?
— Да что хочешь, то и кричи — только посердитее. Но если заметишь, что он отвечать хочет, вот этого не до пускай, — топни и скажи: «молчать».
— И с тебя этого будет довольно?
— Совершенно, мамочка, довольно. Только, пожалуйста, посердитее, и чтобы не смел отвечать.
— Изволь, — говорит, — уважу, — и с этим позвонил, а мне добавляет: — Пойди там, за ширмой, посиди, покури, послушай, что выйдет. Я ни за что не ручаюсь.
— Да тебя, — говорю, — никто и не просит ручаться, только сделай свое начальническое дело добросовестно, — накричи.
Ну, он и действительно сделал все это очень хорошо: как тот вошел, он сразу его афрапировал. Все жестокие хитрости сентиментального обхождения откинув, прямо ему сочиненною мною докладною запискою мимо носа на землю швырнул.
— Знаете ли вы, — спрашивает, — какая женщина это пишет?
И чуть тот было только рот разинул, чтоб сказать: «знаю», — он как крикнет:
— Молчать! Почему вы на ней не женитесь?
Но прежде чем тот ответил, я ему через ширму пальцами махнул, он — опять крикнул:
— Молчать! Я знать ничего не хочу! Слышите?
— Слу-слу-слу-ш-ш-шаю.
— Завтра мне чтобы брачное свидетельство было. Слышите?
— Слу-слу-слу-ш-ш-шаю.
— Вон! и до тех пор на глаза мне не сметь показываться. Слышите?
— Слу-слу-слу-шаю.
— Деньги на свадьбу есть?
— Нет.
— Вспомоществование дам, а пока… Батюшка! — зовет меня, — пожалуйте сюда.
Я вышел.
— Извольте взять, — говорит, — этого соблазнителя: он девицу соблазнил и должен немедленно быть с нею обвенчан. Прошу вас исполнить это и завтра же прислать мне его брачное свидетельство.
— Слушаю-с, — отвечаю. — Извольте, молодой человек, идти и приготовьте разрешение начальства. Я за ним зайду.
Тот вышел, а генерал спрашивает меня:
— А что, каково я кричу?
Я его в обе щеки чмокнул и говорю:
— Умник! умник! но теперь доверши свою работу: сплавь их отсюда.
— Куда?
— Назначь его куда-нибудь в провинцию отдельную должность занимать.
— Это для чего?
— Да он там успокоится и с простыми людьми в разум придет.
И в этом успел. Так я их в один день развел, а на другой день обвенчал, с малым упущением по числу оглашений, и свидетельство выдал, а через неделю и на службу их выпроводил. Он с большим развитием ничего и понять не мог. Однако пробовал меня пугать.
— Вы отвечать, — говорит, — будете.
— Ну, это, мол, не твое дело: мне начальство приказало венчать, а я власти покорен.
Так он и сейчас настоящим образом всего не понимает, а живут, судьбою довольны и назад не просятся, — думают небось, что они в самом деле законопреступно обвенчаны, да, чай, и акушерки боятся.
— А что же, акушерка не приходила?
— К кому?
— К вам.
— Как же, приходила. Я ее к певцу отправил.
— И после не видали?
— Нет, видел один раз у пристава на крестинах.
— Что же она: сердилась?